«САМОЕ СТРАШНОЕ НЕ ВОЙНА. САМОЕ СТРАШНОЕ – ТО, ЧТО ПОСЛЕ».
Трагедию войн принято мерить количеством в них погибших, слишком мало задумываясь о трагедиях тех, кто выжил. Особенно тех, кого война застала ребёнком.
Сегодня, незадолго до 70-летия окончания Второй Мировой, мне посчастливилось разговориться с очень милой немецкой бабушкой. Сейчас ей 76 лет. Война закончилась, когда ей было 6. И сегодня я говорила с 6-летней немецкой девочкой, которая уже 70 лет несёт в себе то, что для неё закончится только со смертью, которую она почти ждёт. Как и для её братьев и сёстёр.
«Мой папа был нацистом» - почти невзначай заметила Хайке. Мы говорили о беженцах и Украине. «А я ведь тоже в каком-то смысле беженка» - с улыбкой сказала она, и я попросила рассказать мне больше. Хайке родилась в Кённингсберге (тогда он ещё не был Калининградом). Ещё до начала войны её семья переехала в Дрезден. Она была средней из 7 детей. За годы войны умер всёго один братик.
- Мой папа был нацистом. Я знаю, что он служил в СС. Я видела его фотографии в чёрной форме – Хайке смущённо улыбалась, рассказывая.
- Если Вам неприятно, можете не продолжать
- Нет-нет, ну что ты. Раз ты спросила… Мой папа был нацистом. Мне стыдно за него. Стыдно перед всеми теми, чьих родителей он убил - Хайке заплакала, я обняла её, чтобы успокоить.
- Но ведь Вы не виноваты в этом
- Я понимаю это. Но мне всё равно стыдно
К концу войны её родители разошлись. Отец дезертировал, не дожидаясь поражения. И стал одинаково чужим и для проигравших, и для победителей (равно для русских и американцев). После войны рассорившиеся родители по одному, нелегально, с контрабандистами вывозили каждого из выживших 6 детей из сожженного Дрездена в Западную Германию.
- Я видела, как горит мой родной Дрезден. Когда пришли русские (для них все советские солдаты – «руссен»), мы оставляли открытой дверь в дом, а сами ночевали в саду. Мама с тётей Рози вырыли большую яму, устелили одеялом, и мы там спали: мама, тётя Рози, бабушка и девятеро детей (семеро у моей мамы и двое у тёти Рози). Потому что по ночам русские приходили грабить, и если дверь заперта, они её выламывали и всё крушили, а так только грабили. И женщин насиловали. Мама очень боялась, чтобы её не изнасиловали, потому мы и спали в саду. Но это всё было не так страшно, особенно нам, детям. Это было почти как игра. Тяжелее всего было после войны.
После войны надо жизнь начинать с нуля. Отстраивать на руинах. Выживать – без денег, без дома, без родных. И тяжелее всего – детям. Хайке говорила о Ганновере, куда её с занесло с мамой и младшей сестрёнкой, и её захлёстывала обида и досада за то, что у неё не было детства, за то, что в свои 7 лет она полностью тянула на себе и быт, и сестру, и учёбу в школе. За своё одиночество. Матери никогда не было дома. Мать пыталась найти работу, чтобы хоть как-то прокормить детей – но детям ведь не объяснишь. «И потом, мы ведь дети нацистов» - снова грустно улыбается Хайке. На них одинаково косо смотрели что русские, что американцы. Но детям разве это понять? Полностью перемолотые ценности. Непонятно, что плохо, что хорошо, всё стало с ног на голову. «Мой папа считался элитой. Мой старший брат ходил в элитную школу для будущих офицеров, куда брали только истинных арийцев. Я больше не видела отца после войны, но я знаю, что он до самой смерти так и не проснулся, так и не осознал, какие ужасные вещи они совершал».
«Знаешь, ты первая, кому я об этом рассказываю» - улыбается Хайке. «Я ни с кем из немцев не могу об этом говорить. А ты первая, кто попросил рассказать – украинка из совершенно другого поколения. Немцы проделали колоссальную работу по денацификации. До сих пор мы одна из самых толерантных стран по отношению ко всем национальностям. Мы как никто знаем, что нацизм – это плохо. Но кого ни спроси – его родители нацистами не были. Так послушаешь, можно подумать что и вовсе нацистов не было, это всегда был кто-то другой, не мои родные. Никто не признаётся, что их родители нацисты, никто не хочет пачкать своё гнездо».
События тех лет перемололи судьбы миллионов таких детей. Сестёр и братьев Хайке, разбросало по всему миру. «Но ты знаешь, никто их них никогда так и не был по-настоящему счастлив»… Каждый из них так и остался один на один со своим одиночеством и стыдом.
Мы познакомились с Хайке вечером накануне. Она необычайно светлая и гостеприимная бабушка. Она удивлялась моему интересу, была благодарна за него, а я думала про Донбасс. Про то, что когда война закончится, нам надо будет его отстраивать, всем вместе. Про то, как важно будет не бросать детей Донбасса – на чьей бы стороне не воевали их родители – наедине с их трагедиями. Что ни в коем случае нельзя вешать на детей ярлыки, нельзя осуждать за то, кем были их родители. Родителей не выбирают. Родину не выбирают. Время, в котором родиться, - не выбирают.
Но в какое бы время, в какой бы семье и стране мы не родились, всё, что мы можем – поступать так, жить так, чтобы нашим детям спустя 70 лет не приходилась плакать от стыда за нас.
По какую бы сторону от линиии фронта мы не жили сейчас.
